Пестрые птицы

[yyuta]

Дом, полуразрушенный, походил на корявый пень: словно когда-то высокое стройное дерево росло над обрывом, но ветер сломал его, оставив кусок ствола торчать. На фоне блекнущего неба, в красноватых лучах, он выглядел безобразно.
Человек понимал, что дом может оказаться ловушкой, но свернуть с тропинки не получалось - справа была осыпь, а слева скальная стена. В доме же можно было укрыться, запутать преследователей.
К дому вел мост - потемневший от времени, он, казалось, покачивался уже от одного взгляда, грозя рассыпаться. Понадеявшись на удачу и благосклонность судьбы, человек побежал вперед, чувствуя, как мост перестает держать, как с каждым шагом уходит в небытие. Но - добежал, и те, кто был сзади, решили, что опасности нет, или она невелика.
Гнилые доски не выдержали - двое преследователей с криками провалились, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться. Одному удалось; товарищи вытянули его, онемевшего от страха; под вторым разинули пасть лохматые волны.
Человек обернулся - но был слишком слаб, чтобы испытать радость или сострадание. Преследователи не хотели дать ему возможности скрыться, и пуля ударилась о камень рядом с ним; попасть было нетрудно, однако выстрелов больше не раздалось. Беспрепятственно проникнув в дом сквозь тяжелую приоткрытую дверь, он догадался: похоже, преследователи решили - деться ему со скалы некуда.
"Еще посмотрим", - подумал человек, и силы начали понемногу возвращаться к нему. Оглядевшись, он почувствовал себя неуютно. Дом изнутри выглядел больше, чем казался снаружи, словно тот, кто строил его, решил соорудить для себя маленький замок. Внизу было довольно темно; шагах в десяти от двери широкая лестница вела на второй этаж, сверху из стрельчатых окон падал сероватый свет. Все тут было на редкость запущенным и обветшавшим - когда-то роскошные занавеси, скрывавшие то ли окно, то ли проход справа, из бордовых стали серо-коричневыми, кисти на них висели, будто мертвые стебли травы. Толстый слой пыли покрывал пол, и ни единого следа не отпечаталось в этой пыли.

Здесь мог быть второй выход - и следующие пару часов человек потратил на поиски. Но успехом они не увенчались; поняв, что попал в ловушку, человек ощутил досаду.
Тогда, глядя, как внизу разбиваются о камни волны, он недобрым словом помянул строителей дома; однако, оглядевшись, порадовался: ткани вокруг было множество, и при достаточном терпении можно было сплести веревку любой толщины. Дернув за первую попавшуюся драпировку, он опешил - истлевшая ткань расползалась в пальцах. Веревка из нее, если бы удалось таковую изготовить, выдержала бы разве что мышь.

Человек вновь принялся обходить дом, медленно, открывая каждую дверь, в поисках тайного хода нажимая на стены и рамки картин, на которых с трудом можно было распознать изображение. Сырой воздух быстро уничтожал то, что одному времени было не успеть самому.

Мимо обитой железом и медью двери, ведущей, по-видимому, в подвал, в первый раз он прошел, почти не останавливаясь - на ней висел тяжелый замок. Сейчас человек принялся бить по этому замку камнем - с одержимостью зверя, который стремится вырваться из-за решетки. Разбив руки быстрее, чем удалось избавиться от замка, человек все-таки одержал победу. Тяжелая дверь поддавалась с трудом; за ней было темно, и пришлось зажигать свечу, огарок которой оставался еще в дорожной сумке попавшего в ловушку человека.
Лестница, скользкая, поросшая мхом, вела вниз. Оттуда веяло гнилью и сыростью, и человек засомневался, стоит ли туда идти. Однако спустился; вскорости перед ним оказалась еще одна дверь, запертая на засов. Ее тоже было непросто открыть - засов проржавел. Уже понимая, что ничего важного здесь не найдется, человек все-таки отодвинул засов, мечтая о том, чтобы обнаружить в подвале подземный ход, ведущий на волю.
Шагнув внутрь, пленник дома поднял свечу; огонька ее хватило только, чтобы самую малость осветить темноту - но все же хватило.
Тогда он понял, что не в подвале оказался, а в склепе. Покрытые слоем пыли темные гробы стояли на постаментах - скорее, не гробы, саркофаги. Металлическими они были, изукрашенными орнаментом. Все казались довольно старыми - да и как бы могли быть новыми, если в доме не истлели разве что камни?
В мертвом доме живому не место...
Скорее от страха, нежели от любопытства, он подошел к одному из саркофагов, стер пыль с части крышки, вгляделся в потускневшее золото. Надпись - неведомые письмена - разобрать не сумел; а может, то были не чуждые письмена, а попросту изощренные узоры. Когда положил руку на крышку, показалось - золото под пальцами вздрогнуло, стремительно потеплело. Отдернув руку, человек поспешно покинул склеп, испытывая сильный соблазн оглянуться, и заставляя себя не оглядываться.
Соседство с мертвыми не радовало; не возникало сомнений, что не пустые стоят саркофаги.

Остаток дня он старался держаться подальше от подвала-склепа, смотрел на море, на деревья внизу под окном, далеко, и страх понемногу покинул сердце, на место его пришло лихорадочное желание вырваться из этой ловушки. Он снова попробовал найти хоть что-то, из чего можно было сделать веревку, вернулся даже в комнаты над самым подвалом, но не нашел ничего - все те же расползающиеся драпировки и занавеси.
Человек выбрал комнату почище и уселся на подоконнике.
Время теперь еле двигалось, будто и оно стало немощным от старости.
Все чаще мысли возвращались к тем, кто внизу. Он почти ощутил родство с ними - только они уже умерли, а ему еще предстоит. Воды во фляге оставалось на пару дней; еще с неделю, если повезет, можно прожить.
А потом?
Море шевелилось внизу, серое, в клочьях пены. Оно было водой, но смертельной; и даже до этой воды нельзя было дотянуться. Человек закрыл глаза, пытаясь понять, какой еще путь к спасению он не учел.
Тогда от двери послышался вздох.

Высокой была женщина, бледной, с узкими губами и скорбным взглядом. Волосы ее, распущенные, темные, покрывала полуистлевшая ткань, худые руки придерживали на груди расстегнувшийся ворот. Она стояла в полутьме дверного проема; смеркалось, и женщина походила на призрак.
Человек невольно качнулся назад; первая мысль была, что сумасшедшая живет в этом доме, одичавшая от одиночества. Но глаза женщины были разумны, хоть смотрела она, как смотрят потерявшие все.
- Ты кто? - спросил человек, чувствуя, как голос топорщится посреди тишины дома.
- Это мой дом... ты недавно был возле нас...
"Она мертва", - откликнулось в голове, и падение на прибрежные камни показалось хорошим выходом; "она сошла с ума в одиночестве подле умерших родных", - подсказал здравый смысл.

- Я почувствовала живое тепло, оно разбудило меня, - шелестел ее голос. - Но пока я - лишь тень. Верни меня к жизни. Верни моих близких...
Стояла она, чуть склонив голову, скорбная тень в одежде, поблекшей от времени. Не веяло от нее угрозой.
- Чего ты хочешь? О чем просишь?
- Пойдем...
"Пусть она сумасшедшая, но как-то выжила здесь", - решил человек, но не в силах был пройти мимо гостьи - или, скорее, хозяйки, не в силах был повернуться к ней спиной.
- Иди вперед, - велел он, и тень послушно скользнула по коридору.
- Как тебя звать? - спросил для самого себя неожиданно, и понял - именно так узнает, не морок ли эта женщина, ведь только у людей имеется имя; и прилетело из темноты: "Хедвига"...

Они шли, и темнее становилось вокруг.
- Вся наше семья спит в этом склепе, - говорила Хедвига, и гость все не мог понять, сколько ей: двадцать пять? сорок?
Тяжелые двери были открыты - сам ли позабыл их закрыть, или она позаботилась?
- Нам не выйти самим. Открой крышки, - шепнула Хедвига, и тьма поглотила ее. Человек замер, держа в руке догорающую свечу; пытался понять - призрак ли был перед ним, или сумасшедшая ловко укрылась от взгляда.
"Я сделаю, как она хочет - может быть, тогда она захочет помочь и мне", - решил он, и шагнул к первому саркофагу. Крышка была тяжелой и теплой;
знаки, с которых он недавно стер пыль, светились едва различимо.
Человек с трудом сдвинул крышку на треть, стараясь не смотреть на то, что, прикрытое тканью, лежало внутри. И повернулся к следующей гробнице.
Шорохи, легкий треск, чуть уловимое постукивание - он уверил себя, что это летучие мыши, и, закончив работу, опрометью бросился прочь из подвала.
Наверху была ночь. Свеча догорела; яркие, мохнатые звезды были совсем близко, но по ту сторону дома, а он сам оставался по эту. На его стороне была тьма; ожившие лестницы, ступеньки которых поскрипывали, плач дверных петель, шелест и шепот.
Человек сидел на подоконнике, глядя то на небо, то на дверь, едва различимую на фоне темной стены.
Светать начинало, когда Хедвига вошла к нему.
Теперь она меньше походила на тень, и вовсе не выглядела сумасшедшей; поманила рукой, и он, хоть испытывал страх, направился следом за женщиной. Камин горел в полутемной зале, свисала со стен паутина, и лоскуты драпировок тоже походили на паутину, только более плотную. Семеро находились в комнате; Хедвига - восьмая. Сидящие у камина казались восковыми фигурами, на было видно их лиц.
Один за другим они поднимали головы - люди, молодые и старые; двое совсем юнцов, мужчина преклонных лет, строгая женщина в черном, юная девушка, двое мужчин в расцвете зрелости, похожие друг на друга, как старший и младший братья...
Гость склонил голову, неловко приветствуя их.
Девушка улыбнулась и ему, и Хедвиге.
- Здесь все обветшало... но мы это поправим. Вот только отогреемся у огня.
"Они все мертвы", - подумал человек, и, пятясь, покинул залу. Он мечтал о одном - добраться до своего окна. Близость моря и неба казалась хоть какой-то защитой. Пятясь, он споткнулся о балку, и успел подосадовать на собственную неловкость.


Он проснулся от солнечного луча, упавшего на щеку. Не сразу понял, где находится - комната блестела чистотой, и не на полу он лежал, а на застеленной шелковым бельем кровати.
Женщина в длинном зеленом платье стояла у окна, спиной к человеку. Она обернулась, и он узнал Хедвигу; с трудом, настолько полная сил женщина отличалась от полубезумного призрака. Она оставалась бледной, и глаза были по-прежнему скорбными, но волосок к волоску были уложены волосы, чуть улыбались губы, и блестела на шее золотая цепочка.
- Добро пожаловать в гости, - сказала Хедвига.

На столе стояли блюда с едой - свежий хлеб лежал там, мясо и фрукты, полупрозрачный сыр, и стояли кувшины с водой и вином. Не веря своим глазам, человек протянул руку к одному из кувшинов - холодным он был, запотевшим; крупные капли собрались на стенках.
- Пей, - сказала Хедвига, и он принялся жадно глотать ледяную воду, чувствуя, что возвращаются силы и мир обретает четкие очертания. Женщина, стоящая в пяти шагах, вовсе не выглядела волшебницей, тем паче выходцем с того света.
- Кажется, я начну верить в чудеса, - сказал он неуверенно, и женщина улыбнулась.

Все еще опасаясь, он спустился в каминную залу, и уже по дороге туда был потрясен преображением дома. Шелковые занавеси и драпировки засияли неярким светом, узоры заиграли на солнце, а солнечные пятна высветили искры в мраморных полах. Портреты на стенах больше не казались мрачными провалами в преисподнюю, из которых следят неживые глаза - теперь гостю улыбались мужчины и женщины, исполненные достоинства.
Семейство, что собралось в зале, тоже изменилось разительно; и, если не все лица представших перед ним людей были красивы, то все были внимательны и добры.
Он же будто их глазами увидел себя - в пыльной, местами рваной одежде, с грязными окровавленными руками, испуганным взглядом.
- Кто вы такие? - воскликнул он, не боясь показаться невежливым. - Вы призраки? Или ожившие мертвецы?
Ему ответила женщина в черном платье:
- Мы - только птицы...


- Жители деревенек, тех, что внизу, боялись и ненавидели нас, - говорила Хедвига. - Мы не причиняли им зла. Но дети - особо отчаянные - старались попасть камнем в пеструю птицу, мужчины держали при себе арбалеты, позже - охотничьи ружья. Женщины читали молитвы... Потом они прокляли дом - что сделали с ним, не знаю, но в течение нескольких месяцев вся наша семья погрузилась в тяжкий сон, неотличимый от смерти. Сначала заболел самый младший - он перестал есть, кожа его все бледней, холодней становилась, и через три дня мы отнесли его в склеп. За ним отправилась и сестра... я оставалась последний, не считая мужа. Думаю, в склеп отнес меня он.
- Но где же твой муж?
- Я не знаю, - сказала Хедвига. - Может быть, его забрало море... ведь он всех потерял.
Человек помолчал, отдавая дань тому, кого никогда не видел, и вновь обратился к Хедвиге:
- Помогите мне выйти отсюда!
- Это невозможно... снаружи мы - только птицы.
- Но вы добываете где-то пищу. Летаете. Принесите веревку!
- Еда существует только здесь, в доме, в его реальности. Как и все мы - такие. Любая веревка, принесенная тебе из деревни, обернется лохмотьями...

Он вспомнил прежние свои попытки - и поверил, внезапно и полностью.

- Ты можешь стать одним из нас, - сказал ему самый старший. - Мы примем тебя в семью.
Человек замотал головой, невольно схватившись за оберег. Старик посмотрел на него печально и мудро.
- Если бы мы хотели причинить тебе вред, сделали бы это давно...

Пестрые птицы вылетали из дома, утром и вечером.
Утром они казались душами, летящими к небу, под вечер, в свете оранжево-рыжем, закатном - кусочками угля, падающими в костер.
Человек следил за ними и утром, и вечером, то испытывая острую зависть, то примирившись со своей участью.

По вечерам все собирались возле камина и разговаривали. Молодежь была веселой и бойкой, люди постарше - вдумчивыми и учтивыми собеседниками. На столе появлялось вино - гость никак не успевал отследить, откуда оно берется; а остатки пищи исчезали, стоило отвернуться от стола.
Поначалу гостя заботили чудеса, которых не понимал, но вскоре он перестал искать объяснений тому, что происходило вокруг. И все чаще искал общества Хедвиги. Сколько лет ей, так и не смог понять, но знал, что она потеряла ребенка - давным-давно, и до сих пор по нему тосковала...

- Ты можешь жить тут десятки лет, - говорила Хедвига. - День за днем мы будем говорит с тобой, готовить тебе пищу. Но ты никогда не сможешь покинуть этот клочок земли, если можно назвать землей древнюю скалу... Но, если захочешь стать одним из нас...
- Тогда я потеряю возможность спасти свою душу, - отвечал человек. Хедвига вздыхала. Но, когда птицы взмывали в небо, он снова и снова вспоминал то об ангелах, то о свободе - пестрым птицам вечно кружить над водой, не попасть в горний мир, но разве они не прекрасны? На их крыльях - поцелуи ветра, капли влаги морской, и что им до вечности, им, от это вечности освобожденным!

Он не знал, сколько дней прошло. Иногда казалось - от силы пара недель, иногда - что многие месяцы. Однажды он, словно в поисках ответа, рылся в своей дорожной сумке, давно убранной с глаз, и обнаружил жалкий остаток воска на плоском камне, служившем подсвечником. Подивился - думал, что давным-давно его выбросил. С этой свечой он спускался в склеп... а когда поднялся, та уже догорела.
Размахнувшись, он зашвырнул камень далеко в море. И обратился к Хедвиге:
- Да, я хочу летать.
- Спи, - сказала Хедвига. - Ты проснешься уже свободным. Я покажу тебе море - с берега и даже с палубы корабля никогда не понять, какое оно... И я покажу тебе небо...

Его разбудило солнце - луч, упавший на щеку; так было в день, когда гость старого дома познакомился со своей новой семьей.
Когда он вылетел из окна в облике пестрой птицы, не пожалел ни о чем.