Шепот пробежал по камням и по глине, стек с обрыва. Вновь стало тихо. Нервы, подумал Хельмут. Куда я лезу и зачем? Вроде тех мальчишек, что бегали сюда доказывать смелость. Нет никаких призраков, Эрик прав.
Захотелось сделать ни разу ни пробованный чай масалу с молоком. Оказалось, сегодня вроде как еще и День чая По итогам, если отталкиваться чисто от вкуса, вышло молоко с имбирем и перцем. Но таки реально согревает
АПД. а как мы его фильтровали... половником из кастрюли в ситечко над стаканом...
За окном драма. Откормленная ворона долго пыталась удержаться на тонкой ветке, вместе с веткой качалась и едва не падала. Прилетела вторая, ее согнала. Села на ту же самую ветку с теми же попытками удержаться... По итогам таки обрела равновесие секунды на три, гордо вскинула голову, облегченно вздохнула и улетела нафиг
Под катом кусочек текста из того, с чем я в том числе работаю. Полноценным рассказом не является. Пусть пока лежит, вдруг кому-то интересно смотреть, какие замыслы возникают и куда движутся.
Виолончель Эмильяно
читать дальшеНикто не заметил, когда в городе появился Эмильяно де Сан-Хосе. Одни говорили, что по наклонным улочкам он бродил едва ли не десять лет; другие уверяли, что пришел он прошлой весной, как раз после шторма, который посрывал с деревьев весь цвет, а к берегу пригнал множество медуз. Насчет его внешности мнения тоже разнились: одни считали человеком едва ли не пожилым, хоть и неплохо сохранившимся, другие утверждали, что он ровесник их сыновьям-старшеклассникам. Сходились в одном: светлые, почти белые волосы, редкие в краю смуглых, черноголовых. Может, потому и проще было видеть в нем почти старика, непривычную масть считать сединой. Хотя и с горя седеют – по крайней мере, многие в это верят. Однако седым Эмильяно не был. Просто оба родителя имели «нездешнюю» масть. Они в юности приехали с севера и умудрились познакомиться здесь, под сенью темных, влажных деревьев, казалось, пропитанных солью океана, среди утопленных в цветах извилистых улочек, которые то разъединяли людей, неожиданно разбегаясь, то снова сплетались.
Никто не видел филина Эмильяно. Разве что патрульные и ночные гуляки, бредущие домой на шатких ногах. Но первым было не до мелькнувшей над улочкой птицы, а вторые, проспавшись, не вспоминали о ней. Мягкие перья не резали воздух, а плыли в его потоках. Казалось, каждое перо плывет по отдельности, как стая макрели, а силуэт филина – случайность, шутка природы. Тем более что огромная птица не просто летела бесшумно, как свойственно совиной породе; она будто поглощала все звуки. Зато все слышали музыку. - Хорошо играешь, пес тебя ешь, - говорил старый жандарм со слезящимися глазами, слушая уличного музыканта. Тот сидел на раздолбанном стуле и водил смычком по струнам смуглой виолончели. Разное играл – сюиты, и дворовые песенки, и что-то неясное, будто шум океана. Виолончель гудела, как раковина, звук не выплескивался из нее, а переливался внутри, завораживая и обещая невиданные дальние страны. Жандарм ценил музыку Эмильяно и всегда предупреждал – пусть только обидит кто, говори сразу! Спуску не дам. Но кому обижать? Народ в городе на берегу океана, у корней гор-до-неба был хоть и вспыльчивым, но добрым. Не драться любили тут, а петь и плясать; и работать – о, как работа спорилась в их руках! На глазах росли и хорошели кварталы. Пожалуй, не слишком уместен был задумчивый виолончелист здесь, где посвистывали флейты и рокотали барабаны, где жаркие гитары согревали ночь не хуже костров.
Но родился он в этих местах, в деревне неподалеку, и был тутошним, как любой камень у подножья горы. Мать, тоскуя по торжественной музыке высоких консерваторий, ставила пластинки; игла подскакивала, запиналась, но звуки наполняли маленький дом, а заодно и душу сына. В десять дет Эмильяно стал учиться музыке у такого же, как родители, пришельца издалека. Играл на его инструменте, тоже корявом и древнем – свою виолончель покупать было не на что. Потом старик умер, и мальчик унаследовал нежно любимую красавицу. До первого дождя – с отцом отправился в город, и мать, убираясь, вытащила виолончель на улицу, там и оставила. Ливни в этих краях были – не чета северным, они приходили внезапно, как истерика женщины, такие же бурные и безудержные. Когда Эмильяно переступил порог дома, в виолончели можно было соорудить ванну для мелкой зверушки. Или поселить пару лягушек, чтобы издавали мелодичные звуки, раз инструмент испорчен безвозвратно. - Буду работать на новый, - мрачно сказал подросток, поглаживая то, что годилось теперь только на дрова. - Правильно, зачем деньги в семью нести, - поддакнула мать. – Лучше купить дорогую игрушку! Мальчик насупился. Но ему было уже четырнадцать, и он разучился показывать печаль даже матери. - Хочешь играть – заведи флейту, играй на свадьбах, - сжалилась та. Она чувствовала себя виноватой, но никогда не показала бы этого, как сын – серой грусти, окутавшей сердце.
День прошел как обычно, а к вечеру мальчик не выдержал – делиться печалью было не с кем, так хоть не скрывать ее. Он направился в лес, в пахнущую хвоей тень, и там, убедившись, что нет поблизости ни души, упал прямо лицом в пряный вековой мох, в сухие иглы лесной подстилки. Но и тут не дано было побыть наедине с горем – шорох и пощелкивание отвлекли Эмильяно. Ему почудилась горка ветоши у корней пинии, и эта горка шевелилась, будто под ней копошился зверек. Зрелище притягивало и отталкивало. Эмильяно поднялся, невольно подошел поближе, и у него на глазах ветошь сложилась в крупную пеструю птицу. Был это светлый, в поперечных полосках Магелланов филин, встрепанный, присыпанный иглами и чешуйками коры. Янтарные глаза смотрели злобно и очень осмысленно, черные перья-«ушки» топорщились. Птица открывала и закрывала клюв, но не издавала ни звука. - Бедолага, - сказал Эмильяно, извлекая перемазанную смолой птицу из чьего-то капкана. Несмотря на злой вид и мощь, филин не тронул мальчика. Тащить спасенного домой оказалось нелегкой задачей, весил он немного – всего-то глаза, перья и когти, но был огромен. За три дня пребывания в доме де Сан-Хосе филин ничего не съел, пил родниковую воду, и следил за членами семьи, будто бы даже не вращая головой, а просто смотря во все стороны одновременно. Поврежденное капканом крыло исцелялось на глазах. Домашние вздохнули с облегчением, когда под вечер третьего дня сидевший в саду филин неторопливо расправил крылья, помахал ими вдумчиво и взмыл в воздух, устремившись под сень горного леса. Следующие три недели кто-то исправно оставлял мышей на пороге, будто издеваясь за «обеды», которыми Эмильяно недавно пытался потчевать спасенную птицу. В конце концов соседи стали хихикать, что мальчик спас какую-то лесную нечисть, а подросток, доведенный до белого каления ворчанием семьи, вышел на крыльцо и заорал неведомому филину, чтоб он подавился своими мышами.
Вскоре после этого Эмильяно снова стали видеть у ратуши: он извлекал печальные цепочки звуков из невесть где добытой старой виолончели, и они растекались по улочкам, не поднимаясь выше крыш. По крайней мере трубочисты игру Эмильяно не слышали. Виолончель исчезала на закате, превращаясь в угрюмую птицу с темными рябинами и полосками на груди. Птица ничего не весила, и, когда порой опускалась мальчику на плечо, почти не сжимала его мощными когтями. Она была просто большой, хотя и невидимой никому, кроме юного музыканта. - Тебя не бывает, - сказал Эмильяно. Меня не бывает, печально согласился филин. И музыки твоей нет. Договоримся? Музыка определенно была. Она творила такое, отчего подросток порою испытывал страх. Мальчику снились сны, где он был то молодым парнем, то взрослым мужчиной – с многодетной семьей, холостяком, кутилой, проигравшим последний грош, зажиточным уважаемым человеком. Он обнаруживал, что знает невероятные вещи, будто сам проделывал это столь часто, что память перешла из мыслей в мышцы. Он умел оперировать людей, стрелять без промаха в цель, отыскивать крупицы золота среди казалось бы безнадежно пустой породы. С ним заговаривали незнакомые люди, как с другом или давним приятелем. Порой он обнаруживал на своих руках то мозоли, то ожоги, которых там быть не могло. Стоило заиграть, следы исчезали, но появлялось что-нибудь новое.
Эмильяно окончательно понял, что может совмещать реальности, когда стоял перед кучкой солдат, держащих карабины. Его должны были расстрелять по обвинению в шпионаже, и было ему тридцать шесть. Но в этот же миг он, белозубый, смеющийся, на моторке плыл из заграничной гавани в родную, только что удачно сбыв груз контрабанды – рома и коньяка. Ему недавно исполнилось двадцать четыре, впереди была жизнь, полная смуглых красавиц, дорогой выпивки и тягучих, рвущих душу песен. Он давно оставил виолончель, и вспоминал ее, только обнимая очередную подружку, такую же гладкую и округлую. Но все-таки вид солдат с карабинами пугал слишком сильно, и постепенно именно их реальность становилась сильнее. За миг до того, как в грудь ему прилетели пули, перепуганный Эмильяно попросил филина прекратить свои дурацкие подношения и дать прожить жизнь так, как она сложится сама по себе. Выбирая из множества вариантов, в конце концов можно и двинуться умом. Птица, как водится, промолчала, хоть и выглядела недовольной. После этого в городе заговорили о немногословном виолончелисте; но филин все-таки что-то напутал, и события в памяти людей разнились. А сам Эмильяно, если и говорил, где и когда он родился, то разве своему филину. Во всяком случае, город он знал, как свои пять пальцев.
Посмотрели наконец "Голодные игры". Вечером по сему поводу удалось одолеть книгу, когторая с первого раза категорически не пошла. В целом впечатление приятное. Первая часть фильма смотрелась отлично, во второй для меня было уже чересчур много сомнительных с точки зрения логики мест и, главное, штампов. (Существование такой конструкции вообще я могу принять, как условность, запросто; но не везде же списывать на условности и аллегории). Хороша главная героиня, точнее, актриса. Финал в фильме (да и вообще линия двух главных героев) для меня выглядит интересней - дело в нюансах, но эти нюансы очень даже другие О сюжете ничего говорить не буду, как человек и обе "Королевские битвы" смотревший, и "Чашу" написавший - тема есть, ее можно поворачивать под разными углами, один из вариантов мы тут имеем.
Вот так и понимаешь, что все-таки меняешься, когда решаешь переделать старую вещь, и понимаешь, что не меньше половины там, включая способ показать персонажей, совсем уже чужое и местами вызывают только недоумение. И я это не в смысле писательской техники... Причем речь идет не о старом-законченном, оно-то готовое и живое, а о том, что берется в работу. Вот сейчас говорить "так и о том" совсем уже не интересно и бессмысленно...
Вчера после обсуждения решил переписывать "Эхо". Кардинально, то есть, если хватит сил и учитывая другие планы, будет вообще другой роман с несколькими сохранившимися от прежнего линиями. Где бы вообще взять мозгов на все, что хочется сделать...
А в "Эхе" помимо прочего буду усиливать политическую линию. (и этот человек только что отказался идти на должность корреспондента по политике в крупное издание, мотивируя нелюбовью к этой сфере
Поддавшись косвенной атаке френдленты пересмотрел виденного в давнем детстве "Ивана Грозного" Эйзенштейна. Буду краток: ЫЫ!! Если немного более развернуто - графичность фильма, незамеченная в детстве, потрясла. Построение кадров часто просто шедевральное. Ну и совсем несодержательное - сцена пира и песенка скушала мне мозг, присоединяюсь к ряду уже пострадавших
Соционический очередной тест прошел Что-то новенькое: Бальз 56% Роб 24% Дон 14% Джек 6% остальные по нулям...
И я даже понимаю, почему так. После разномастных собеседований по работе остается единственный вопрос "А смысл??" Завтра опять пойду, догоню Бальзака до 100% )
И еще немного о кошке (или не кошке?? Дислокация: ночь, я по идее сплю, но на самом деле уже около получаса никакого сна нет; Ирнуш работает в смежной комнате, кошка обитает там же. Лисец выходит на балкон, кошка начинает скрестись в дверь. Я, мрачно, не желая вставать: - Запусти, пожалуйста, Алису ко мне, она задолбала ломиться. - Она вообще-то спит... Что это было??
У меня был уже пост со ссылками на сообщество с разными системами цветотипирования. Хочу поделиться собственным, удобным лично для меня способом, годным при подборе одежды. Может пригодиться, если не выходит определить "на глазок". Он вчистую основывается на шести характеристиках: темный (насыщенный) – светлый, теплый-холодный, яркий – приглушенный (мягкий). Сперва смотрим на эти три пары и выбираем один, по вашему мнению, наиболее подходящий или наиболее НЕподходящий признак. читать дальшеЕсли получилось, отлично, запоминаем как наибольший плюс (или, наоборот, минус). Не получилось – ничего страшного. Рисуем три отрезка, на концах располагаем парные характеристики, у каждого отрезка отмечаем середину. На каждом из отрезков ставим точку согласно тому, что, как вам кажется, преобладает у вас.
Расскажу на собственном примере. Чем я точно не являюсь, так это темным цветотипом. Следовательно, это всегда зона риска – чем больше таких деталей, особенно у лица, тем опасней. Но: поставить точку на «светлый» я тоже не могу, так что делаю отметку неподалеку от середины, но ближе к светлому. Дальше – я скорее холодный тип, чем теплый, опять же, ставлю точку примерно в центре отрезка «середина-холодный». Это не исключает для меня теплые цвета совсем. Третья пара для меня наиболее сложная – яркий-приглушенный. Тянет поставить середину, но я все-таки чуть лучше смотрюсь в более ярких тонах, плюс волосы добавляют яркости за счет краски. Далее все просто. Вещь, которая подойдет по цвету лучшим образом, должна содержать не менее двух выигрышных позиций. Так, я могу надеть «теплое», если при этом она будет умеренно-яркой и умеренно-светлой. Могу надеть темное, если это будет холодная и яркая вещь. И так далее. В противном случае есть риск получить пятно вместо человека – блеклое или броское. Из примеров: в ранней юности мне (без моего ведома) купили пальто. Было оно довольно светлое, теплое-бежевое, приглушенное. Из меня получалась блеклая бежевая клякса. Спасти ситуацию помогли ярко-красные, нейтральной «теплоты» шапка и шарф. Сами по себе они не были для меня таким уж подходящими, однако ансамбль сдвинулся от двух минусов «теплое и приглушенное) к двум условным плюсам (яркое и светлое).
К сожалению, иногда может получиться везде середина. Есть шанс, что это соответствует истине, но, скорее всего чего-то человек не учитывает. Также не исключен случай необъективной оценки лучше-хуже, но, думаю, если всерьез задаться целью - это решается.
Да, еще один рецепт, временами способный помочь в определении – примерить парики разных цветовых характеристик, желательно «крайних». Например, очень яркие парики делают меня сильно бледней, но положение спасает макияж. В случае «приглушенного» «теплого» парика меня уже ничто не спасает
Офф. А черный я-таки люблю, хотя по этой раскладке он для меня далеко не идеален