"Уходя, гасите всех!" (с)
- Что-то не нравится мне твой кашель. Все-таки снимала шарф? Открой рот. Горло вроде не красное… Сейчас выпьешь горячего молока и в постель! Никаких игр!
Ника разочарована, изо всех сил старается не закашляться вновь, но сегодняшний день все равно потерян. Тетка из дома не выпустит. А как чудесно было играть под заброшенным мостом, где к балкам приделаны веревочные качели! Хрупкие коричневые листья шуршат под ногами, а снизу листа можно найти слизняка или улитку… Еще под мостом хорошо прятать сокровища – полосатый камушек, привезенный с моря два года назад, или обертку от шоколада. Присыпать место листьями, и никто не найдет.
читать дальшеПод мостом гулять не положено, но кузина Лили, смотревшая за детьми, сама тот еще сорванец, хоть ей сравнялось уже двадцать. Когда с девочками Лили, их отпускают надолго. Няня, ходившая по пятам за Никой, недавно взяла расчет. Тетка говорит – ушла к тем, кто платит больше.
Ника садится на кровать, берет зеркало, высовывает язык сколь может далеко и пытается разглядеть собственное горло. Ничего толком не видно. Где-то там внутри засел кашель, не любящий кипяченое молоко. Сама Ника его тоже терпеть не может, но согласна пить, чтобы противный кашель выскочил побыстрее.
Тетка заходит с подносом, сухопарая, похожая на цаплю, смотрит сердито – почему вылезла из-под одеяла?
- А мы пойдем в воскресенье смотреть на аэроплан? – спрашивает Ника, и, морщась, глотает ненавистное питье.
- Будешь хорошо лечиться – пойдем, - говорит тетка, и уходит, прикрывает за собой дверь. Ника, озираясь, снова выскальзывает из-под одеяла и подхватывает пару любимых игрушек – потертого медведя с коричневым бантом и куклу. Укладывает их рядом с собой.
**
Дом этот всегда напоминал мне ковчег, в который вместо зверья собрали изделия самых различных культур и эпох. Готическая, стрельчатая библиотека, розово-кремовые ракушки дамских комнат, курительная комната, украшенная африканскими статуэтками, с леопардовой шкурой, брошенной на пол… Этот громадный дом выглядел слишком просторным для семьи из пяти человек, не считая, конечно, слуг. Но хозяева вряд ли могли подумать о чем-то меньшем – с их ритуалами, неписанными правилами перемещения по комнатам в течение дня, сменой нарядов и неторопливыми беседами – всему этому попросту тесно было бы в помещении не столь вместительном.
Глава семейства всегда казался мне капитаном, с его трубкой, длинными баками, зычным голосом и уверенностью, с которой он двигался в житейском море. Правда, неизменная трость в образ капитана не вписывалась, но единственная деталь не могла перебить впечатления.
С его женой и дочерьми мне до сих пор неловко было даже мельком встречаться на улице, не говоря уж о тех визитах, которые я наносил в их дом. Но они если и подозревали об этом, то не подавали виду, напротив, всячески старались выказать свое расположение и благодарность. Могу без ложной скромности сказать, что мне удалось поставить на ноги старшую из сестер после тяжелых родов, хотя ей предрекали смерть; после этого я стал уже не просто семейным врачом, но другом и благодетелем. Самую большую свою ошибку я хранил ото всех, и трусливо помалкивал, когда ее в очередной раз называли «волей судьбы». Тем не менее это была именно ошибка, наставник еще в годы моего обучения рассказывал именно о таких оплошностях и побуждал к особой внимательности даже во всех, с виду бесспорных и легких случаях.
Перед уходом я заглянул в комнату Алисы – не комнату, а роскошную игрушечную коробку, обитую розовым атласом, с такими же кроватью под фестончатым покрывалом и причудливыми стульчиками.
- Привет! – сказал я; Алиса промолчала. Как всегда окруженная куклами, улыбалась застенчиво. Бант в ее волосах сидел немного косо, и, казалось, опустился на кудряшки, чтобы минутку отдохнуть, и скоро взлетит. Постояв немного, я вышел, и вскоре шагал по сырому бульвару к очередной пациентке.
Заболевшую девочку до сего дня я лечил всего один раз – когда та порезала руку. Но тетка, давняя не слишком близкая знакомая, обратилась именно ко мне, хоть я немало брал за прием. Если верить ее словам, других врачей Ника боялась, обо мне же вспоминала с удовольствием. И вот я шагал через желтовато-серый туман, из которого то и дело возникали кареты и повозки, влекомые лошадьми, изредка автомобили. Звуки казались неестественными, с трудом прорывались через плотное марево. Газовые фонари не могли совладать с осенним туманом и торчали в нем бледными пятнами.
Я шел по булыжникам мостовой мимо особняков к домам более бедным, здесь уже попадались не только элегантные прохожие, но и рабочие в кепках, куртках и сапогах.
Сам дом, где жила заболевшая девочка, казался с виду вполне добротным, изнутри же нес на себе отпечаток подступающей бедности. В прошлый раз здесь было уютней. Теперь же…
Камин, стоявший в комнате девочки, не мог совладать с сыростью, пронизавшей стены дома. В коридорах гуляли сквозняки. Неудивительно, что ребенок простыл, подумал я, здороваясь с Никой. Она была словно из уличного тумана соткана – худенькая, бледная, малокровная. Но шустрая, сразу видно, хотя простуда и уложила ее в постель.
Жара не было, только слабость и кашель. Мне пациентка обрадовалась.
Я рекомендовал чай с имбирем и медом, отвар из листьев земляники или малины, дышать отваром шалфея, конечно, горячее молоко (при этих словах девочка сморщила носик). Взял половину гонорара – случай оказался совсем легким, а тетка Ники, видно, и без того считала гроши.
**
Куриный бульон. Когда же он кончится… Кусок хлеба с маслом. Ника сунула его игрушечному медведю. Дождавшись, пока медведь поест, с трудом запихала в собственный рот. Кусок хлеба с джемом. Этим она поделилась с куклой, и ела медленно, растягивая удовольствие. Грушевый джем тетка давала только по праздникам. Стоило заболеть, чтобы получить любимое лакомство! Правда, сейчас оно почти не доставило удовольствия. И этот кашель, когда же он кончится!
Поев, Ника вытряхнула из коробки уйму листков – Лили прислала вырезки из старых модных журналов. На картинках были красивые дамы - в корсетах и кринолинах, с капором на голове, украшенным цветами и ворохом лент... Ника вздохнула, разглядывая свою куклу. Вот нарядить бы ее так… куцее клетчатое платьице смотрится таким простеньким! Но вряд ли кто станет шить ее кукле платья из шифона и шелка.
Очередной приступ кашля, сильнее предыдущих, заставил ее упасть, уткнуться лицом в подушку. Тетка прибежала, сбросила с кровати недосмотренные картинки. Подоспевшей служанке – и кухарке, и горничной, и всем прочим в одном лице - велела бежать за доктором.
**
В субботу я отправился навестить сестру. У них всегда было весело, хотя по мне слишком шумно. Сестра увлекалась показом костюмированных сценок, ей непременно было нужно затащить всех присутствующих в веселую круговерть. Меня уговорили нарядиться индусом, ладно хоть не требовали продемонстрировать глотание огня, - говорят, этим трюком славятся индийские факиры.
На обед подали зеленоватый черепаховый суп, как достойное завершение костюмированного вечера. У сестры я заночевал, но на другой день покинул ее дом довольно рано. Что-то меня тревожило, хотя источник тревоги я никак не мог определить.
Алису встретил на обратном пути, специально сделав крюк, чтобы попасть туда, где смогу увидеть ее. Без кукол, слишком легко одетую для позднего октября, но такую же улыбчивую, как и всегда. На макушку ей опустился желтый лист, но Алиса о нем не подозревала. Я поздоровался и тут же попрощался, хотя обычно останавливался поговорить.
Часы мои, золотые на длинной цепочке – их точностью я гордился – показывали двенадцать дня, когда у порога своего дома я натолкнулся на служанку из дома Ники. Меня пытались найти со вчерашнего вечера. Немного досадуя – с корабля и на бал, точнее, наоборот! – я поспешил к маленькой пациентке.
Она исхудала, дышала тяжело, и все время кашляла. Жара по-прежнему не было. Я измерил ее пульс, прослушал сердце и дыхание. Стетоскопом Ника заинтересовалась, но скоро снова стала ко всему безразличной.
- У девочки бронхит, - объяснил я. – К сожалению, простудой не ограничилось. Теплую, легкую и питательную пищу, травы – шиповник, хвощ, липу; успокоительный порошок.
Такая хрупкая – неудивительно, что осень уложила ее в постель. Вам лучше бы жить у моря, где нет этой слякоти, промозглой погоды.
- Что делать, - развела руками тетка. – Что делать! С тех пор, как погиб отец Ники, богаче мы не становимся.
Смутилась, видимо, не желая показаться жалобщицей.
**
Ника знала, что она дома, в кровати, но одновременно была под мостом, в ворохе бурых листьев с резким прожилками. Там, под листьями, справа и слева, что-то вздымалось, ворочалось, и это была поселившаяся в груди простуда, принявшая облик отдельный от самой девочки. Каждый раз, когда Ника кашляла, листья подлетали в воздух и долго кружили, не спеша опуститься.
Поначалу листья были сухим и легкими, но к вечеру отсырели, грели все хуже, лежать среди них становилось совсем неуютно. Вдобавок листья начали сдавливать грудь, и, раз от раза взлетая, падали на Нику более толстым слоем.
Откуда-то издалека доносились голоса, но листья надежно отгораживали Нику от мира, и все прочнее становилась преграда.
**
Сонливость, тошнота, одышка, боль в груди, приступы кашля – девочка таяла на глазах, за каких-то четыре дня она стала бледной тенью себя самой. Лоб оставался холодным. Задумавшись, я отошел от больной, отодвинул тяжелую занавесь, посмотрел в осенний туман – то же самое творилось у меня в голове.
В эту минуту я ощутил взгляд, сверлящий меня в районе лопаток.
Мне стало не по-себе, и я обернулся.
Кукла уставилась на меня, довольно уродливая, лупоглазая, и я невольно вспомнил фарфоровых подружек Алисы – с прозрачным румянцем, тугими кудряшками и ресницами в полпальца длиной. Они тоже так смотрят, пристально и укоризненно, и улыбаются мне только по воле мастера, навечно приделавшего улыбки к их вишневым ртам…
Виной ли тому полумрак комнаты, в котором метались тени возле камина, но мне почудилось, что куклы, о которых я только что вспомнил, собрались вокруг больной девочки. Расположились вокруг нее так, как рассаживала их возле себя Алиса.
Я выпустил штору, и она качнулась, занимая прежнее положение.
В кровати тяжело кашляла Ника, не видя, что куклы столпились рядом. А я протянул руку к звонку, словно, хватаясь за него, пытался ухватить за хвост озарение. Семь лет спустя совершить ту же ошибку – не чересчур ли?
- Пневмония, - сказал я вошедшей с подносом тетке. – Госпитализация срочно!
И вполголоса добавил, зная, что никто не услышит, хотя теперь не побоялся бы и громко заявить о своей оплошности:
- Надеюсь, еще не поздно.
Краем глаза увидел, как нарядные куклы поднимаются и вплывают в стену, уходят к Алисе, и остается только нелепая подружка Ники.
Огромный парк с тенистыми аллеями, узкими прямыми тропинками, приют множества цветов. Листья плюща обвивают тяжелые плиты. Там, в доме, Алиса всегда в окружении фарфоровых подруг, а здесь ей составляют компанию плющ и россыпь незабудок. Я до сих пор считаю своим долгом ее навещать, как когда-то.
-
-
05.10.2010 в 12:53-
-
05.10.2010 в 12:53-
-
05.10.2010 в 15:14-
-
05.10.2010 в 15:41-
-
05.10.2010 в 17:26-
-
05.10.2010 в 17:43-
-
07.10.2010 в 15:21Спасибо, сильно.
-
-
07.10.2010 в 15:52Осень там получилась неожиданно и как-то очень "легла"
-
-
07.10.2010 в 15:58-
-
10.10.2010 в 23:53-
-
10.10.2010 в 23:58